Яковлев же формально не выходил за пределы традиционных материалов живописи, сообщая даже камерным техникам гуаши и акварели мощную действенность и своего рода монументальность. И при этом новаторство его очевидно. Просто в отличие от Зверева у Яковлева нет артистической преднамеренности, озорной эпатажности, иронии. У Яковлева преобладают пронзительный лиризм, органичность переживания-состояния, мощь душевного волнения, как бы полное слияние с образом и письмом, полное вживание в мотив и в процесс творения. И все же при всей открытости и чувственной наглядности письма у Яковлева больше, чем у Зверева, сохраняется некоторая загадочность, скрытость метода. «Как это сделано», нам непонятно. Работы Яковлева часто озадачивают: то ли они плод стремительного, скоростного живописания, то ли, напротив, - результат длительного процесса с переписываниями и правками. Но не столь уж тут важен и нужен точный ответ, феномен Яковлева не следует «расколдовывать».
Но у Зверева артистизм этого исполнительского процесса более заявлен, преднамеренно продемонстрирован. Зверев, пожалуй, даже по праву, бравировал раскованной смелостью процесса письма и новаторской (по тем временам) оригинальностью своих исполнительских средств - он включал в живопись, например, присыпки песком, письмо мякишем хлеба и т.п. Доля исполнительского «перформанса» у Зверева как бы впечатана в холст, включена в программу желаемого восприятия художественного результата.
У Яковлева не меньше, чем у Зверева, значительную и даже определяющую роль играет само динамическое «действо письма». Тут особо важны энергетика и экспрессия исполнительского процесса как такового, ритм и темп чувственного мазка и рисованного контура, часто в сочетании с резкой выразительной деформацией, заостряющей, подчеркивающей важное и характерное в образе (будь то портреты людей или «портреты» цветов). Здесь ощутимо доверие вещей «неслучайной случайности», спонтанному озарению, внезапному наитию, стихии интуиции.
ЭКСПРЕССИЯ ЯВЛЕННАЯ И СКРЫТАЯ
Кажется, что Яковлев вышел к некоей высшей Простоте как особой форме изощренного артистизма, художественной маэстрии.
Однако, учитывая укорененность Яковлева в большой художественной культуре, его осведомленность в современном искусстве, трагические обстоятельства его жизни, уместнее говорить не о детскости или инфантилизме (свойственных наивному искусству), а скорее о каком-то первозданно-свежем, чистом, освобожденном от всего наносного мировосприятии.
Яковлев, так же как и Зверев, творил на едином дыхании, по ту сторону рассудочной рефлексии и осознанно привлекаемых культурных реминисценций. В искусстве Яковлева (если отвлечься от утонченности его живописного мастерства, как и от тревожного драматизма, характерного для его мироощущения) можно было бы усмотреть проявление почти детской наивности-открытости.
Она была унаследована, скорее всего, интуитивно, быть может, полуосознанно от самих родоначальников экспрессивной живописи (среди которых, конечно, первенствовал Ван Гог). Искренность и открытость, разумеется, вовсе не отменяют тайну искусства, загадку «послания» художественного образа. Но при этом всегда непосредственно ощутимы мироощущение художника, его монологические и исповедальные интонации. Душевные переживания страстно и стремительно выражены в характере почерка, в каждой из примет узнаваемого авторского стиля.
Наряду с ритмом кисти или линии художник импульсивно и страстно выражает во внешнем и очевидном именно внутреннее, сокровенное. Происходит это опять же через наглядность, как бы чувственную осязаемость самого исполнительского процесса. Определенная «подключенность» необходима для правильного созерцания и восприятия искусства такого рода. Язык кисти и красок (линии и штриха в рисунке) одновременно доносит предельно обобщенную суть изображаемого и вместе с тем визуализирует события внутреннего мира художника, подвижную смену его душевных состояний. Потому такой метод можно определить как экспрессивный: глубоко внутреннее выражено в самом внешнем. Поверхность с ее выразительно застывшими всплесками чувственного мазка, с ее фактурностью и цвето-световыми вибрациями, живописными неровностями и шероховатостями (как и мятежно-гармоничные линии и штрихи рисунков) - все эти «поверхностные» факторы напрямую свидетельствуют о сокровенном. Еще одно показательное свойство «идеального экспрессиониста» наблюдается у Яковлева (пожалуй, среди наших шестидесятников более, чем у кого-либо другого) - абсолютная искренность его искусства.
Насчет экспрессионизма (в его русском «шестидесятническом» варианте) совершенно прав Владимир Немухин, написавший в своих «Монологах», что «экспрессионизм есть собирательное понятие комплекса чувств и созерцания, а не программа». И не стилистика, добавим мы. Художественный метод Яковлева несомненно экспрессивен: спонтанная экстатичность подвижного, порывистого, открытого письма, где столь красноречивы застывшие на поверхности следы динамичного исполнительского жеста-мазка (или штриха в рисунке), непосредственно через свою энергию несет глубинный смысл живописного или графического высказывания.
И потому экспрессивная волна, столь созвучная специфичной витальности и стихийности русского искусства, просто не успела в свое время развиться. И вот в личностях Яковлева и Зверева (при всей глубокой оригинальности Яковлева без определенных сопоставлений с художественным опытом Анатолия Зверева не обойтись: как совпадения, так и столь же ощутимые принципиальные отличия в творчестве этих двух художников показательны и важны) - замечательных послеоттепельных первопроходцев «второго русского авангарда» - запоздалый, но мощный всплеск экспрессивной волны дал свои ярчайшие результаты. Возникли обжигающе свежие, неоспоримо новаторские феномены отечественного живописного «экспрессива».
Подчеркивая личную уникальность и самобытность Яковлева, мы все же можем вписать его в контекст определенного направления общеевропейского искусства XX века. Во-первых, вспомним, что экспрессионизм до времени оказался в нашем искусстве невостребованным, недопроявленным, поскольку в центре внимания русского и советского авангарда 1910-1920-х годов было в основном абстрактно-геометрическое формотворчество. Далее путь нашего авангарда был, как известно, насильственно прерван (в тридцатые и на протяжении всего сталинского периода).
Художник, интуитивно-непосредственный, в творчестве которого главенствуют чувства и эмоции, -таким предстает Владимир Яковлев, чье искусство трудно определить в строгих категориях направления или стиля. Скорее всего, в нем можно увидеть очень самобытного отечественного художника-экспрессиониста.
Александр Кроник
Отделение, в котором содержался Яковлев, предназначалось для тяжелобольных. Володя же, в отличие от своих соседей, был абсолютно адекватен и очень обаятелен. Он вообще был добрым человеком: раздавал больным принесенные нами папиросы и конфеты.
Многие из пациентов были совершенными «овощами», не осознавали происходящего и ни на что не реагировали, другие, наоборот, были излишне возбуждены, и их фигуры постоянно мелькали в коридоре.
Атмосфера скорбного места, где Яковлев провел большую часть жизни, ужасная палата в психоинтернате, на восемь обреченных на пожизненное пребывание человек не могли оставить равнодушным.
Сергей Кусков о творчестве Владимира Яковлева
РУССКИЙ ЭКСПРЕССИОНИСТ
художник Владимир Яковлев